1
В полуночном чтении наткнулся на строчку:
«…там рассказывается о святом путнике Мансуре, убитом жителями Андижана».
В Андижане я провел детство, которое мне давно уже безразлично (пока снова в него не впаду), так что ничего не всколыхнулось. С этим Мансуром я и отправился в сон. Никакого влияния на сюжет первого сна убитый не оказал: хорошая знакомая превратилась в крошечную говорливую ящерицу, которую я вначале потерял, но хотя бы слышал ее голос, а потом и он пропал, и я испугался, что нечаянно наступил на нее.
Посреди ночи меня разбудил глухой стук, донесшийся с потолка. Вероятно, у соседа упала тяжелая книга, с которой он заснул. А его разбудила упавшая книга его соседа сверху. Слышимость в нашем доме намного лучше зримости: в лифте можно ездить месяцами и не столкнуться ни с одним соседом.
Сон ушел. Я открыл фейсбук и первое, что увидал, была записка от друга андижанского детства. Я был уверен, что друг спился и сгинул еще в Андижане, но оказалось, что работает консультантом в крупной бостонской фирме.
Чтобы снова заснуть, взял первую попавшуюся книгу из шкафа. Это был запыленный Хафиз. Я сдул с него пески времен и постепенно расчистились слова: «Издательство “Диля Паблишинг”, Спб., 2000 г».
В наивном предисловии к не самому наивному поэту, который готов был обменять Самарканд с Бухарой на родинку любимой, вновь встречаю упоминание Андижана.
Автор предисловия, «член-корреспондент Международной академии акмеологических наук”, не может не внушать огромного доверия. Не знаю, как Андижан, но Самарканд в то время принадлежал Тамерлану. Думаю, он бы ответил: «Я города на родинки не меняю».
По преданию же, Тамерлан велел притащить «этого наглеца» во дворец, чтобы перед казнью спросить у него лично: «Как ты осмелился?» На что Хафиз сказал: «Вот до чего меня довела моя неслыханная щедрость». Тиран вместо казни выписал ему гонорар.
Хафиз, как впоследствии и Горбачев, часто говорит о себе в третьем лице, обычно с нескрываемым одобрением.
Протянулись пальцы к прядям, туго свитым, как бутон.
Стих восторженный составил о любви к тебе Хафиз
В день, когда калам усладу вычеркнул из сердца вон.
Или калым, которого не было? А хорошо бы прозвучало и «о любви к себе Хафиз», тем более, что тогда в ходу были панегирики не только в адрес властей, но и в свой собственный.
В конце отдельных произведений встречаются намеки о поощрении, что напоминает уже современных авторов, включая впс. С этой веселой, хотя и не очень, мыслью я и заснул. Ничто, кроме замелькавшего там и тут Андижана, не предвещало кошмара. И я до сих пор не знаю, был ли это сон.
