У моего парикмахера развивается болезнь Паркинсона. Всякий раз, как он замахивается, я зажмуриваюсь. Замах у него все шире, в руке при этом – опасная бритва. Это в одной. А в другой – ножницы. А то и расческа. Расческа его поострее опасной бритвы. Она у него как десяток ядовитых иголок. Я уже спрашивал: у вас потупее нет? Нет, потупее нет, говорит, даже эта слишком тупа. И как проведет ею, тупее нет, по моей голове, я стенаю от боли. Движения мастер все менее контролирует. Стрижка в целом – настоящая пытка, осталось выдать товарищей. Парикмахер он при этом посредственный. Знакомые спрашивают, где угораздило. Я отвечаю. И сколько, спрашивают они. Я отвечаю. А выглядит на доллар, ухмыльнутся они. Ходил я к этому старому мастеру уже несколько раз. Именно "несколько раз" становятся внутренним основанием не только для приватизации вами парикмахера (вы начинаете говорить: "мой парикмахер"), но и экспроприации им вас ("мой клиент"). Хотя и не кровью скрепленный, возникает неписаный договор. Парикмахер становится чем-то вроде глупого родственника или школьного друга, которых не выбирают. "И кто тебя снова так?" "Да мой, кто". И что-то ведь тянет нас вновь и вновь совершать ту же ошибку, и дважды, и трижды ступать в те же грабли, вопреки утверждению грека.
Вопрос: вправе ли я уйти от старого мастера, или это предательство? Если уйти, старый мастер не только затаит обиду, но и подумает: ага, он ушел потому, что у меня болезнь Паркинсона, в которой я не виновен. Иуда, подумает он.
И мне парикмахера, между прочим, по-своему жаль. Но и себя понемногу – тоже. Если же поступить наоборот, т.е. остаться, то очередной его трюк с маханием рук может кончиться красивыми шрамами, не говоря о дальнейших вопросах злоязыких знакомых, во имя чего я предаюсь членовредительству.
Задача 2.
Зайдя в лифт, обнаружил там тяжелое благовоние... иприта. Да, скажем, иприта. Или, если угодно, зарина, зомана или табуна. Да, табуна. Человек импульсивного аскетизма, я тотчас задержал дыхание в виде зажатия носа. Человек от природы непривередливый, я бы мог не дышать сколь угодно долго, кабы не смерть в перспективе. Но до второго этажа худо-бедно доехал (лифт у нас издевательски медленный), не приняв более ни атому табуна. Когда же отворилась дверь и я в нее ринулся, как кентавр, то чуть не уткнулся в грудь прекрасной незнакомке.
Вопрос: следовало ли объясниться? Что мог я сказать ей? Что табун не имеет ко мне отношения? Сомнительно. Промолчать? Этот ход, кажется, еще хуже. Варианты: как бы на моем месте поступил тот или иной пророк, – также не привели к решению.
