Рифат считался лучшим специалистом по побегам, и потому c лекции мы ушли легко. Охрана, благо, дремала, и огородами мы двинулись в сторону города. Погода стояла дивная, и мы довольно долго гуляли, пока не прилегли на городских скамейках пострелять глухарей. Из положения лежа. Тем более, что наступил сезон глухарей и они так и шныряли в ветках. Глухарь, однако, птица хитрая, в оптическом прицеле не задерживается. Несмотря на то, что время в целом было нелегкое и людей хватали то ли на фронт, то ли на хлопок, зной азиатского лета напустил на нас благость, плакучая ива опутала ленью, и, отставив ружья, мы прикорнули.
Крупный Рифат немного свешивался за пределы скамейки и смеялся во сне. Но и его массивность сразу поблекла на фоне энергичного и совершенно необъятного мужчины в костюме и галстуке, который прилег на скамейку напротив. Не сказать, что толст, но он был натуральный представитель пикнического типа по классификации Шелдона, с лекции о которой мы и сбежали. Пикнический склад крайне общителен, громогласен и увлечен собой. Мужчина лежал, отдуваясь, на скамейке под сливой. Над ним порхали роскошные бабочки. Такие видные мужчины всегда находятся на высоких постах. Он был не меньше, чем референт замдекана по побегам. Отдышавшись, мужчина достал из внутреннего кармана черный список и, глянув в нашу сторону, зачитал наши фамилии.
– Между прочим, Вадим, – сказал он Рифату, – у тебя это второе бегство, за что расстреливает и самый мягкий деканат в стране. А наш не мягче, чем каганат.
– Я не Вадим, – сказал Рифат и прыснул.
– Вас что, отец попутал? – загадочно, но с некоторой издевкой спросил мужчина.
– А вас? – со злобной находчивостью ответил я.
Тут мужчина неожиданно вскочил и начал возбужденно рассказывать о своем отце. Даже налил нам по рюмке коньяку. На всякий случай, мы всегда носим с собой рюмки и стаканы. Вскоре выяснилось, что под деканатом он понимает Министерство по Натурализации Беглецов. Но он был больше увлечен темой отца. Его отца звали Слава Горохов. «Эпическая личность!» – говорит мужчина и показывает нам желтую газетную вырезку с фотографией. Мы, правда, в нее и не заглянули, хотя Рифат лениво приподнял веки, делая вид, что, мол, как любопытно. Мужчина в костюме поясняет:
– И вот, представьте: мой отец прошел всю эту заснеженную горную дорогу на костях: тюк-тюк-тюк. Оттюкал от и до. Прошел как Дима Маресьев, хотя Маресьев, чего вы наверняка не знаете, и не Дима никакой. Вы хоть слыхали, что такое «на костях»? Это значит на костяшках рук, как отжимаешься на кулаках. Вот такой был человек мой отец, Слава Горохов. И не где-нибудь прошел, а в Альпах. В Альпах! Как Ганнибал.
– А потом? – спросил я, вежливо глядя на бутылку с коньяком.
– Потом был послан в Голодную Степь поднимать футбол. Мало кто верил, а он поднял. Вся Голодная Степь превратилась в большой стадион. Потом Азия. Поднимал в Азии заводы, фабрики, пускал реки... Открыл месторождение шампанского в Учкудуке, основал винный колхоз.
Тут Рифат мне шепчет: «Спроси его еще что-нибудь, чтобы коньяку подлил».
Я говорю:
– Вячеслав Горохов? Что-то я слышал или читал... «Дело Горохова-Тянь-Шанского»? Мой отец тоже...
– Слышал не слышал, значения не имеет. Такой уж был человек мой отец! Давайте стаканы.
Мы выпили. Я продолжаю что-то бормотать, чтобы поддержать коньяк:
– Мой отец как раз в то время был следователем по особо важным делам и расследовал хищения социалистической собственности в колхозе, кажется, «Шампанское Ильича».
– А у моего отца, кстати, были мелкие неприятности с этой социалистической собственностью, – некстати встревает Рифат.
Но референта наши отцы нимало не интересуют, словно в мире был только его великий отец. И он еще полчаса рассказывает, рассказывает. Нарассказывавшись, поднялся со скамейки.
– Возвращаясь к баранам, господа. Это было последнее предупреждение из каганата. Дальше – расстрел. Ну или депортация, на выбор.
