Бабушка водила меня в парк культуры и отдыха, где я обязан был кататься на качелях. От качелей меня тошнило. Не говоря уже о страхе смерти. Страх принимал две формы: улететь лично и расшибиться об асфальт, или вместе с оторвавшейся лодочкой. И тоже расшибиться об асфальт. Еще был третий: совершить мертвую петлю и удариться оземь, но это реже. Безотказно мутило и на стремительной карусели, на которой я кружился с той же обреченностью.
Я чувствовал себя хорошо на медленной, но она считалась позорно-детской, да и смотреть в облезлый жирный зад предшествующему лосю или оленю было грустно.
Потом бабушка вела меня петь. Хотя я никогда не пел. "Ну попляшешь", – говорила она. Хотя я никогда не плясал. То есть на площадку, на которую выгоняли детей, где они должны петь и плясать под аккордеон. Аккордеонист вечно был с папиросой. Как-то в лучезарный день на эту площадку ввалилось черное лохматое существо, пахнущее портвейном, и прохрипело: "Эх, б..., люблю детей!"
Еще было два колеса обозрения, и оба назывались "чертовыми". Вертикальное считалось женским и любило остановиться на полчаса с пассажирами на высоте 30 м. А горизонтальное (хотя что там обозревать?) считалось мужским, и потому мне пришлось его испытать. С дворовыми товарищами под руководством все повидавшего Жорика. Я знал, что даже слово "тошнить" не опишет грядущих ощущений, но пошел.
Мы сели в кружок. В центре Жорик. Колесо начало медленно раскручиваться. И я уже обрадовался этой деликатной, заботливой медлительности и даже почувствовал мужество. Но через считанные секунды мир разогнался так, что начал мелькать, неприятно повторяясь.
Директор колеса в красном пиджаке, стоящий у кнопки, завертелся вокруг нас с бешеной скоростью. И тут, слава богу, некие силы природы поволокли меня к бортику. Там я ухватился за что-то, а колесо продолжало неистово крутиться подо мной, нагревая штаны до сказочной температуры. Это было нестерпимо, но все-таки лучше, чем сидеть посередине и видеть повторяющийся мир. Только в такие минуты начинаешь ценить стабильность. Начинаешь понимать, как все же мудро все устроено.
Прочих тоже раскидало, кроме все повидавшего Жорика, который гордо обращался вокруг собственной оси. Но тут я малодушно отпустил руки, и меня снова понесло в этот ад, и теперь я смотрел на Жорика как единственное существо во вселенной, которое не вертелось.
Не помню, вырвало ли Жорика прямо в центре мироздания, или он успел доползти до бортика и свеситься как все.
Некий психолог заметил, что наши воспоминания о счастливом детстве приукрашены плохой памятью. Или, другими словами, воображением. А на самом деле счастья никогда не было, нет и не будет.
