Фрагменты не имеют ни малейшей ценности: ни эстетической, ни личной, ни исторической. Они максимально заурядны, в каком-то смысле однородны, и даже патина не делает их ни благородными, ни символическими .
То вдруг ты видишь, как в трехлетнем возрасте катишь на красном трехколесном велосипеде по заляпанной солнцем захолустной улице в столице мира Андижане. То – не менее внезапно – ты (тринадцать лет назад? пятнадцать?) плывешь в ночной толпе полузевак. Кажется, в Джорджтауне. Куда , зачем?
"Желтый лист плывет.
У какого берега, цикада,
Вдруг проснешься ты?"
Море памяти вышвыривает на берег живых мертвые водоросли. Если собрать их все, то, быть может, и сложится подобие истории. Но кому нужны мгновения сами по себе? Летучие секунды, в которых нет ни счастья, ни трагедии. Кто их коллекционирует? Кто ценит? Кто, наконец, показывает их мне?
Хотя цельность (включая цели) обычно сшивается, как уголовное дело, в ретроспективе: немного фактов, немного воображения для домысливания и посильный монтаж.
История жизни, правда, и в самом деле такова: внеисторическая, внесюжетная, распадающаяся на миллиарды впечатлений. 27 лет назад, 14 апреля, ровно в 2 часа пополудни ты пересек улицу Советская, что в Самарканде, на желтый свет и уселся на нагретую пушку с лицом монстра у входа в краеведческий музей. Бесценное событие.
Если перед смертью нам показывают такую, глубоко личную, хронику, я бы тихонько прошмыгнул в соседний зал. Там хоть чужая.
Не в этом ли и состоит послание? К чему еще эти вырезанные кадры, которые некто вклеивает через пень-колоду обратно? Смысл в зал внести.
Или все проще, и это всего лишь неполадки морально устаревающей аппаратуры? Кинопроектор нечаянно кромсает пленку, разбрасывая лоскутья там и сям.
