Полночи скрупулезно срисовывал абстракную живопись на столе, который выдвигался из широкой кровати. На самой же кровати мирно спала одна знакомая. У меня ныл живот, но, боль превозмогая, продолжал мужественно рисовать. Под рукой стояла пирамидка из тончайших маленьких рюмочек, наполненных вином - самая бессмысленная из деталей. Кто пьет из таких рюмочек - феи?
Я переносил каждый штрих оригинала, каждую закорючку. Скорее это была графика, чем живопись, ибо работал я, кажется, карандашом. Или все же кистью? Так ли важно? Важно то, что с неведомой целью, но с необычайным тщанием я копировал абстрактную картину.
Когда произведение было, наконец, закончено, то мне бросилось в глаза, что это вовсе не абстракция. Все эти штришки и линии вдруг сложились в осмысленную фигуративную работу, а именно портрет мужчины в очках или пенсне. И на заднем фоне - старая башня. Моя бессмертная копия несколько отличалась от оригинала, но и по-своему была не хуже. И я был просто потрясен. Как я ухитрился не увидеть всего раньше? Как я мог не понимать значения того или иного очевидного штриха?
От волнения я уронил рюмочки и разлил вино. Знакомая проснулась, с нескрываемой нежностью сказала: "Ну, В...", и, замотав руку в простыню, дабы не касаться винной зоны, заснула вновь.
Самонадеянно допустим, что это была притча. О чем? О том, что ты не вполне осознаешь, что делаешь? Истинный же смысл откроется позже. Если откроется вовсе.
Или о том, что и самый рутинный, скучный труд, когда исполняется тщательно, все равно "работает над тобой". Хотя скорее - совершенно ни о чем. То есть о том, как смысл привносится туда, где он и простыни не смял.
Единственное, что тут удивляет: сон знал развязку с самого начала.
