И я вот вечно мыкаюсь по парикмахерам, как другие скитаются в поисках духовного наставника. Всякий новый мастер или цирюльница начинают многообещающе, но уже во второй раз жесточайше глумятся над твоим замыслом. Самое худшее - парикмахер с собственным вкусом. Самое страшное - парикмахер-тиран. "Так будет лучше!" - отрезает он.
Никого я не проклинал так часто как парикмахеров.
И вот очередной, пока неведомый - армянин по имени Артур. В проволочных очках, с животиком, вылитый профессор философии. 9 вечера, канун рождественской ночи, я последний. Город пуст, уж все закрыто, и только он и я, как две рыбки в аквариуме, одни в этом не лучшем из миров. Из радио на все лады несется "Джингл белл, джингл белл..." (мне упорно слышится то некий джинго, то жиголо). Артур моет мне голову. Прикосновенья крепких пальцев напоминают и "Руки брадобрея", и эшафот. "У вас руки... целителя", - говорю. "Так я с пяты утра, - отвечает Артур. - Это я еще усталь". И вот мы в зеркале: я и он, вершитель судьбы на волоске. В борьбе с безмолвием задаю оскоминный вопрос: "А кто стрижет вас, мастер?". Мастер угрюмо молчит и, наконец, процеживает: "Паслэдний кастомэр".
И я понимаю, что с этим человеком можно разговаривать. И начинаю его мучать: здесь так, а тут эдак, а здесь не дай бог срезать, а тут наоборот, а там диковато растет, а во-он там, на косогоре - наоборот, и нужно, чтобы в профиль... но спереди... при этом на затылке... однако сверху чтоб... Он смиренно слушает. Говорит: "Нэ волнуйса". Грузно садится рядом и начинает филигранно ворожить над каждым волосишкой. Я продолжаю отпускать мельчайшие указания, и оттого, что он их сносит молча, мне делается неловко. "Зато, говорю, представь как ты будешь счастлив, когда я наконец уйду". Он опешивает. Грозно отодвигается, сдюживает невыносимую паузу, и произносит поразительные слова: "Да такые как ты - это моы лубимые клиэнты. Такых мало. Почти нэт. Это луди, которые ценят волосы. "
